В руках варяга наличествовала упомянутая выше жердина.
На несколько вершков жердина вышла легко, а затем замедлилась, пошла туго и вовсе остановилась – всей своей силы Ника к ней покамест не приложил.
Короткие светлые волосы, мальчишеская фигура, вся в синяках и царапинах, худющая, как жердина, осунувшееся лицо алкоголика со стажем (опять выражение папы) и глаза.
Это было его – ну того, кто пришел, – естество, как если бы в толпу вломилась лошадь, и наконец и он, Чугуев, увидал – над головами всех – качавшуюся голову, жирафа, так несуразно высоко торчал тот над толпой, двухметровый жердина, и жалкий, и страшный своей невместимостью в человечьи рамки по росту, по облику, с чем-то внутренним сильным в себе, совершенно отдельным от облика, вот таким, что магнитило всех, заставляя молчать и заслушаться.