ср. разг.
То, что возбуждает интерес, любопытство.
(interesting; от лат. inter-esse, быть между, в промежутке)
комплексная оценочная категория, охватывающая практически все явления культуры и обозначающая степень вовлеченности воспринимающего в объект восприятия. По A. Шопенгауэру, "интересною называем мы драму или эпическое стихотворение тогда, когда события и поступки, о которых они повествуют, побуждают нас к участию в них, событиях... ...Слово "интересно" служит для обозначения всего, что приобретает сочувствие индивидуальной воли, quod nostra interest. В этом ясно проявляется различие между прекрасным и интересным: первое относится к познанию, и притом к самому чистому; второе воздействует на волю". [1]
Среди оценочных эпитетов, применяемых в наше время, "интересный" - едва ли не самый частотный и устойчивый. Если в прежние эпохи ценились такие качества, как истинность и красота, полезность и поучительность, общественная значимость и прогрессивность, то в 20-ом веке, и особенно к его концу, именно оценка произведения как "интересного" служит почти ритуальным вступлением ко всем его дальнейшим оценкам, в том числе критическим. "Интересность" - это исходное, интуитивно постигаемое качество произведения и одновременно конечныйсинтез всех его рациональных определений.
Постмодерные философы Жиль Делёз и Феликс Гваттари резко противопоставляют "интересное" знанию и истине как устаревшим эпистемам. "Философия состоит не в знании и вдохновляется не истиной, а такими категориями, как Интересное, Примечательное или Значительное, которыми и определяется удача или неудача. /.../ Одни лишь профессора могут, да и то не всегда, писать на полях "неверно", у читателей же скорее вызывает сомнение значительность и интересность, то есть новизна того, что им предлагается читать. /.../...Даже отталкивающий концепт обязан быть интересным. ...Мысль как таковая производит нечто интересное, стоит ей получить доступ к бесконечному движению, освобождающему ее от истины как предполагаемой парадигмы, и вновь обрести имманентную творческую потенцию". [2]
Концепция интересного как альтернативы истинному столь же однобока, как и рационалистическая концепция истины. Интересное образуется именно в раздвоении и совмещении двух критериев, а не исключении одного другим. Романтическое интересно, поскольку оно обнаруживает свою рациональную сторону, и наоборот. Эдгар По или Х. Л. Борхес - интереснeйшие писатели именно потому, что у них тайна поддается рационалистической расшифровке, но и сама расшифровка не утрачивает, а усиливает чувство еще более объемлющей тайны. Мысль, которая заведомо противится фактам и презирает их, столь же скучна, как и мысль, которая плоско опирается на факты. Нас интересует не просто странность или безумие, но такое безумие, в котором есть своя система, - и такая идея, в которой, при рациональном зерне, есть что-то безумное, выходящее за границы здравого смысла.
Понятие "интересного" не только этимологически и буквально, но и по существу означает "быть между, в промежутке". Интересное - то, что ловит тебя в ловушку, заманивает, захлопывает и позволяет "быть между": между двух взаимно исключающих и равно необходимых качеств предмета. Интересное - между тезисом и антитезисом, когда и синтез между ними невозможен, и конфликт исчерпан, и победа того или другого исключена. Интересно то, что находится в промежутке двух крайностей - между порядком и свободой, между достоверностью и невероятностью, между логикой и парадоксом, между системой и случаем. Стоит чему-то одному взять верх, оттеснить другое - и интерес тотчас же пропадает, заменяясь сухим уважением или вялым безразличием. Интересность - это зависание между, в точке наибольшей интеллектуальной опасности, наименьшей предсказуемости: между системой и безумием, между истиной и ересью, между тривиальностью и абсурдом, между фактом и фантазией.
Истинность, правильность и верность теории (а это, кстати, три различных свойства) суть необходимые, но недостаточные условия ее интересности. Теория истинна, когда она соответствует внешним фактам; правильна, когда она внутренне непротиворечива; верна, когда она подтверждается проверками и экспериментами... Но интересна она только в том случае, если предметом обоснования в ней является малоочевидное. Чем менее вероятен тезис в начале и чем более он достоверен в итоге, тем более захватывающим является путь теории, тем больше в нее вложено интеллектуального напряжения. Интересное исследование - это приключение мысли, которая то и дело теряет точку опоры, сбивается с прямого пути, попадает в неловкие положения, переступает границы мыслимого. Если постструктурализм, в лице Фуко, Делеза и Гваттари и других теоретиков, считает истину устаревшей эпистемой, то следующая эпоха мышления восстанавливает интерес к истине, но уже в составе более широкой категорииинтересного. Истина заново приобретает интерес именно как неожиданная и невероятная истина, не только отражение того, что есть, но и предвосхищение того, чего быть (почти) не может.
Категория интересного внутренне парадоксальна. Так, интересность научной работы или теории обратно пропорциональна вероятности ее тезиса и прямо пропорциональна достоверности аргумента. Самая интересная теория - та, что наиболее последовательно и неопровержимо доказывает то, что наименее вероятно. Например, вероятность того, что человек воскреснет после смерти, исключительно мала, и религиозное учение, которая доказывает возможность воскресения, уже в течение двух тысячелетий остается захватывающе интересным для человечества. По мере того, как вероятность тезиса растет, а достоверность аргумента падает, теория становится менее интересной. Наименее интересны теории: (1) либо доказывающие самоочевидный тезис, (2) либо приводящие шаткие доказательства неочевидного тезиса, (3) либо, что хуже всего, неосновательные в доказательстве очевидных вещей. Таким образом, интересность теории зависит не только от ее достоверности, но и от малой вероятности того, что она объясняет и доказывает.
Интересность - это соотношение, образуемое дробью, в числителе которой стоит достоверность доказательства, а в знаменателе - вероятность доказуемого (the relationship of provability to probabilty). Интересность растет по мере увеличения числителя и уменьшения знаменателя. Чем менее вероятен тезис и чем более достоверен аргумент, тем интереснее научная идея. Интересность скрепляет "очевидное" и "невероятное", не позволяя им оторваться друг от друга. Как только один момент начинает резко преобладать над другим, например, старательно доказывается легко доказуемое (очевидное) или провозглашается и не доказывается трудно доказуемое (невероятное), интерес утрачивается, переходя в скуку согласия или досаду неверия.
Этот же двоякий критерий интересности можно распространить и на литературное произведение. Интересен такой ход событий, который воспринимается, с одной стороны, как неизбежный, с другой - как непредсказуемый. Как и в научной теории, логика и последовательность художественного действия сочетается с его неожиданностью и парадоксальностью. Скучность стиля или метода - это не только его неспособность увлечь читателя и исследователя, но и признак его художественной или научной слабости, малосодержательности, когда выводы исследования повторяют его посылки и не содержат ничего неожиданного, удивляющего.
Понятие "интересное" часто употребляется в современной науке, обозначая такое свойство теории, которое делает ее интеллектуально привлекательной. Физик Фримэн Дайсон (Freeman Dyson) развивает принцип "максимального разнообразия", согласно которому "законы природы и начальные условия таковы, чтобы сделать вселенную как можно более интересной." [3] Как только жизнь становится скучной, уравновешенной, происходит нечто непредвиденное: кометы ударяются о землю, наступает новый ледниковый период, разыгрываются войны, изобретаются компьютеры... Наибольшее разнообразие ведет к стрессу в жизни и интересу в познании. Специалисты по теории хаоса часто употребляют "интересный" в значении "сложный", "нелинейный", не поддающийся упрощению и предсказанию.
Достоинство любого писателя, в том числе теоретика - быть интересным, но это не значит - интересничать, то есть нарочно привлекать к себе интерес. Как правило, интересничанье быстро распознается и убивает интерес к себе, притупляет внимание и любопытство. Интересничанье - это интеллектуальное кокетство, т.е. спазма, "судорога" интересности, скоротечное израсходование ее ресурса, взрыв неожиданного, когда еще не успело оформиться само ожидание. Интересность создается на коротких отрезках текста, а текст в целом оказывается вялым и лишенным интриги. Часто приходится жертвовать интересом отдельного пассажа, чтобы создать некую инерцию ожидания и подтолнуть интерес к последующему неожиданному развитию мысли или действия. Интерес книги может выявиться лишь в объеме ее целого, от первого до последнего слова, и может падать и подниматься на ее протяжении, достигая высшего напряжения в конце.
Как ни странно, наиболее интересны те произведения, которые написаны не ради чистого интереса, а ради познания мира и человека, ради воплощения какой-то идеи, ради эмоционального самовыражения, ради создания оригинальных образов. В этом "диалектическая" особенность интереса, который тем вернее достигает своей цели, чем больше уклоняется от нее. В природу интересного входит его независимость от того или тех, кого оно может заинтересовать. Казалось бы, само понятие "интереса" включает отнесенность к потребителю, перципиенту - быть интересным для кого- то. Но то, что по-настоящему интересует нас, интересно лишь постольку, поскольку не пытается нас заинтересовать - оно увлекает нас за собой, а не тащится покорно за нами. Заискивать перед публикой, доискиваться ее внимания - лучший способ ее проиграть, утратить ее интерес. Интересный человек, интересная книга наполнены собой и своим - но не до края, они могут еще забрать "на свой борт" и читателя и увести за собой.
Есть такие талантливые люди, с которыми неинтересно, потому что они переполнены собой и не оставляют места ни для кого, кроме себя. Их интересность приближается к нулю, как и интересность совсем пустых людей, у которых ничего нет, которым некуда вести слушателя или читателя. С трагедией бедного человека, которому "некуда идти" (Мармеладов у Достоевского), сопоставима трагедия скучного человека, которому "некуда вести за собой". Есть люди какфонтан - из себя извергающие себя же, и люди как вата, из которых не выдавишь ни капли, и люди как губка - впитывающие и изливающие. Последние - самые интересные. Не фонтан и не вата, но губка - эмблема интересного.
Интересное не только вовлекает нас в свое междубытие, но и само находит в нас место "между". Между мною и мною. Между моей данностью и моей возможностью. Интересное - то, чего нам не хватает, чтобы быть самими собой, или точнее, стать теми, кто мы есть. В человеке всегда есть расхождение между актуальным и потенциальным, между тем, что он есть, и тем, чем он может быть. Человека интересует то, что в чем он узнает возможность для себя быть иным, оставаясь собой. Даже поверхностные интересы имеют свою экзистенциальную сторону. Например, интересуясь атлетикой, человек испытывает возможность быть сильнее и быстрее себя самого. Интерес имеет самое глубокое участие в самоопределении человека как потенциального существа (см. Потенциация).
Показательно, что "интересность" может выступать как синоним беременности. "Женщина в интересном положении". Интересно то, что она одна - но их уже двое: в ней угадывается другая жизнь, погруженность в себя и возможность выхода из себя. Интересность - это форма потенциальности, своеобразная "беременность", когда человек вынашивает в себе другого, когда его "я" раздваивается, чтобы обнаружить иное в самом себе.
1. Шопенгауэр. Об интересном, в его кн. Об интересном, М., "Олимп", 1997, сс. 402, 403.
2. Жиль Делез, Феликс Гваттари. Что такое философия? Пер. с франц. С. Н. Зенкина. СПб., изд. Алетейя, 1998, сс. 108, 178.
3. John Horgan. The End of Science: Facing the Limits of Knowledge in the Twilight of the Scientific Age. New York: Broadway Books, 1997, p. 252.
Jean-Francois Lyotard. Interessant?, в его кн. Moralites postmodernes. Paris: Editions Galilee, 1993.
М. Эпштейн. Философия возможного. Модальности в мышлении и культуре. СПб, Алетейя, 2001, 213- 219.
Михаил Эпштейн